28 марта 2024, четверг, 21:46
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

08 августа 2021, 14:00

Достойное общество

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу израильского философа Авишая Маргалита «Достойное общество» (перевод Вадима Михайлина и Никиты Михайлина).

Вопрос о том, что есть справедливое общество и как его построить, обсуждается в европейской культуре со времен Платона и Аристотеля. Как правило, в дискуссиях о справедливости центральное место отводится теме распределения материальных и общественных благ. Между тем социальные движения последнего времени (#MeToo, Black Lives Matter, новые феминистские дискурсы, внедрение инклюзивных практик, защита чувств тех или иных социальных групп) показывают, что в современном мире справедливость неотделима от другого понятия — достоинства. Еще в середине 1990-х годов известный израильский философ, ныне почетный профессор Еврейского университета в Иерусалиме Авишай Маргалит исследовал эту проблему в книге «Достойное общество». По его мнению, достойным можно считать такое общество, в котором люди не подвергаются унижениям со стороны социальных институтов. Выдвигаемую идею Маргалит сопоставляет со знаменитой теорией справедливости Джона Ролза, стремясь не столько выявить их отличия, сколько показать возможности их конвергенции. При этом он полагает, что достойное общество, по сравнению со справедливым, — более достижимая цель в ближней исторической перспективе. Отстаивая свою позицию, автор проводит подробный концептуальный анализ таких фундаментальных понятий этики, как «честь», «братство», «милосердие», «принципиальность», «близость» и др.

Предлагаем прочитать фрагмент книги.

 

Обоснование уважения и составляющие унижения

В главах 3 и 4 мною рассматривались три типа обоснования уважения к людям как к представителям человеческого рода: (1) позитивное обоснование, опирающееся на способность человека к раскаянию; (2) скептическое обоснование, в соответствии с которым людям не присущи качества, за которые их стоило бы уважать, но тем не менее уважение к ним оправдывается их способностью уважать друг друга как представителей человеческого рода; и (3) обоснование от противного, в соответствии с которым уважение к людям ничем не оправдано — нужно лишь стараться не унижать их, потому что унижение — это особое проявление насилия, от которого могут страдать только люди, а любое насилие неприемлемо.

Параллельно в главе 6 рассматриваются три составляющих унижения или, если угодно, три различных понимания термина «унижение»: (1) отношение к людям, как если бы те не были людьми, то есть как к зверям, машинам или недочеловекам; (2) совершение действий, влекущих за собой или призванных продемонстрировать потерю жертвой контроля над собственной жизнью; и (3) отказ в принадлежности к «человеческому семейству».

Данный раздел посвящен соотношению обоснований уважения к людям и их неунижения, с одной стороны, и унижения в трех упомянутых его пониманиях, с другой. В нем также рассматривается взаимосвязь между различными подходами к пониманию феномена унижения. Понятие человеческой свободы служит связующим звеном между обоснованием уважения к людям на основе их способности к раскаянию и понятием унижения как потери контроля. Способность к раскаянию зиждется на сартровском понимании свободы, в соответствии с которым человек может, если сам того захочет, начать действовать совершенно не так, как привык раньше. Безусловно, для того чтобы начать действовать иначе по собственной воле, человеку требуется наличие не только желания и способности, но также и соответствующей возможности. Находясь в тюрьме, преступник имеет крайне мало возможностей для того, чтобы вести жизнь порядочного гражданина.

Уважительное отношение к заключенным далеко не всегда предполагает предоставление им таких возможностей путем освобождения их из тюрьмы. Уважение, которого они заслуживают, строится на признании за ними потенции к раскаянию — на том, что они могут на словах и на деле доказать осознанное стремление изменить свою жизнь. Стоит ли их при этом выпускать на свободу или нет — это уже вопрос из совсем другой области.

Таким образом, в основе понятия свободы лежит векторный принцип: свобода является результирующей двух сил, а конкретнее, способности и воли. Две схоластические составляющие понятия свободы — спонтанность (действие свободно, если происходит по воле человека, его совершающего) и индифферентность (действие свободно, если его можно совершить иным способом) — комплементарны в его рамках, так как обе требуют наличия способности и воли. У каждой из них своя доминанта: если первая ставит во главу угла волю, то вторая — способность.

Несмотря на то, что раскаяние как понятие напрямую связано со способностью человека радикальным образом менять свою жизнь, главный акцент в нем делается всё же на воле, то есть на готовности человека жить по-другому вследствие осознания им ошибочности своего прошлого жизненного пути. Понятие же самоконтроля вкупе с параллельным ему (и сопряженным с унижением) понятием потери контроля над собой, напротив, больше связано с пониманием свободы как способности. Путы, тюрьма, дурман — вот наиболее типичные образы, ассоциирующиеся с потерей контроля над собой в смысле лишенности свободы действий. В рамках данного контекста потеря контроля в основном сопряжена с ограничением свободы в его понимании Исайей Берлином, а именно с радикальным внешним воздействием на способность человека к свободному перемещению. Заметим, речь здесь идет вовсе не об ущемлении человеческой воли к самоконтролю в смысле насыщенного позитивного понимания свободы как способности человека выстраивать свою жизнь в целях самореализации[1]. Три вышеперечисленных понятия унижения, в соответствии с которыми оно определяется как нечеловеческое обращение с людьми, как отвержение и как действия, нацеленные на то, чтобы лишить человека контроля (или же продемонстрировать его неспособность к контролю), по сути, являются тремя разными смыслами слова «унижение». Важно подчеркнуть, что это именно три разных смысла, а не значения этого слова. Когда про слово говорят, что оно может употребляться в разных «смыслах» (в фигуральном плане), это означает, что все варианты его употребления означают нечто общее. К примеру, эти разные смыслы будут непременно приведены в одной и той же статье словаря, тогда как различные значения слова (если они исключают друг друга) будут предметами отдельных словарных статей.

Таким образом, три понимания унижения, о которых идет речь, — это не три разных значения этого слова, а всего лишь три его разных, но в значительной степени взаимосвязанных смысла. Особенно тесно связаны между собой унижение в смысле отвержения и унижение в смысле обращения с людьми как с нечеловеками. Различаясь по фокусу, эти смыслы имеют множество общих составляющих. Еще раз подчеркну: когда я веду речь о разных пониманиях унижения, я подразумеваю скорее разные смыслы, нежели значения этого понятия.

Особенно тесно унижение во всех его смыслах связано с обоснованием уважения к людям от противного, предполагающим запрет унижения как особого вида жестокости, от которого страдают исключительно люди. Вне всяких сомнений, лишить живое существо возможности свободно двигаться, привязав или заперев его, — это тоже проявление жестокости к животным Конечно, когда живое существо запирают или держат на привязи, тем самым лишая его возможности свободно двигаться, что же это, если не проявление жестокости по отношению к животному? Однако в случае, когда жертвой подобного жестокого обращения становится человек, его страдания не ограничиваются унижением и чисто физическими муками заточения: в них также присутствует символическая составляющая, выражающаяся в подчиненности жертвы своим мучителям.

Понятие жестокости выступает в качестве объединяющего звена между обоснованием уважения к людям от противного и различными составляющими унижения. Однако взаимосвязь между насилием и унижением не настолько проста, как это может показаться на первый взгляд. Будучи обществом, в котором нет места унижению, достойное общество — это не просто особый случай реализации принципа недопущения жестокости[2]. В качестве иллюстрации сложности и неоднозначности взаимосвязи жестокости и унижения как нельзя лучше подходит следующая история из жизни коренных народов Северной Америки. По преданию, презренных врагов индейцы пытали гораздо менее жестоко, чем врагов, которых уважали. Тем самым они давали последним возможность продемонстрировать свою стойкость и выдержку перед лицом страшных мучений, а затем умереть героически. Тем же врагам, кого они презирали, такая возможность не предоставлялась отчасти еще и потому, что столь презренные существа не считались достойными геройской смерти. Я не могу поручиться за историческую достоверность этого предания, однако сам факт того, что нам ясна его суть, свидетельствует о сложности взаимосвязи между жестокостью и унижением. Здесь физическая жестокость, то есть жестокость в первичном ее понимании, является проявлением уважения, тогда как более гуманное обращение с пленным врагом полагается за акт унижения в его адрес.

В этой связи я считаю необходимым обозначить различие между обществом сдержанным и обществом достойным. В сдержанном обществе принято избегать физической жестокости. В нем не применяются физические наказания наподобие изнурительного каторжного труда, однако это вовсе не означает, что члены такого общества не подвергаются институциональному унижению. Следовательно, такое общество еще не есть достойное.

Возникает вопрос: следует ли выстраивать типы общества в словарном порядке, в соответствии с которым сдержанное общество предшествовало бы достойному, а за достойным обществом следовало бы общество справедливое? Другими словами, следует ли сначала создать сдержанное общество в соответствии с провозглашенным Джудит Шкляр принципом «сначала жестокость», а уже затем приступать к поискам способов искоренения унижения, или же нужно, наоборот, стараться избегать выстраивания порядка приоритетов применительно к типам общества?

Взаимосвязь между сдержанным и достойным обществом — здесь необходимо помнить, что речь идет об идеальных типах обществ, — имеет непосредственное отношение к нашему восприятию колониальных режимов, ведь они подчас были более сдержанными в плане физической жестокости по сравнению с предшествовавшими им режимами доколониальной эпохи. Несмотря на это, при колониальном правлении коренное население колоний, как правило, подвергалось большему унижению и острее чувствовало собственную неполноценность, нежели под властью местных тиранов, которые всё же воспринимали своих подданных как соотечественников или соплеменников, то есть как равных себе в плане человеческого достоинства. Если принцип «сначала жестокость» означает «Прежде всего долой жестокость физическую, а уже затем — психологическую», то он ставит нас перед непростым выбором между унизительным, но по возможности избегающим физической жестокости колониальным режимом и жестокой, но не столь унизительной для населения местной тиранией. Данное затруднение может свидетельствовать о том, что нам приходится выбирать из двух зол, поэтому неудивительно, что выбор меньшего из них представляется непростым.

При прочих равных — хотя применительно к приведенным выше примерам ни о каком равенстве условий не может быть и речи — искоренение физической жестокости всё же является первоочередной задачей. Поэтому в данном случае я выступаю за словарный порядок приоритетов, в соответствии с которым первым делом идет сдержанное общество, затем достойное общество и только потом общество справедливое. Данный порядок сообразуется с принципом матрешки, то есть, иными словами, достойное общество должно быть одновременно и сдержанным, а справедливое общество — достойным. Взаимосвязь между достойным и справедливым обществом рассматривается в заключительном разделе данной книги.

Выше я уже упоминал о противоречии между унижением, с одной стороны, и скептическим обоснованием уважения, строящимся на уважительном отношении людей друг к другу, с другой. В основе этого противоречия лежат две трактовки смысла понятия унижения: как нечеловеческого обращения с людьми и как отказа им в причастности к«человеческому семейству». Но если люди действительно подвержены унижению любым из этих способов, разве это не ставит под сомнение наличие у них уважительного отношения друг к другу как данности? Как уже пояснялось выше, скептическое обоснование базируется скорее не на исходной посылке о том, что люди в действительности питают уважение друг к другу как к собратьям по человеческому роду, а на представлении об уважительном отношении, которого заслуживает каждый без исключения человек. Действительно, именно эти два смысла понятия унижения свидетельствуют о существовании базовой установки на уважительное отношение к людям, поскольку иначе не существовало бы и унижения, по крайней мере в форме намеренного действия. Для возникновения самой возможности воспринимать отказ в причастности к «человеческому семейству» как акт унижения необходимо наличие исходного постулата касательно изначально присущего людям уважения к себе подобным, результатом отклонения от которого, собственно, и являлось бы унижение. Унижение — это понятие, которое строится на контрасте, и понятие уважения к людям являет собой его противоположность. Если бы понятия человеческого достоинства не существовало, не было бы и понятия унижения.



[1] Берлин И. Две концепции свободы // Современный либерализм. — М., 1998. С. 40–43.

[2] Shklar N. J. Putting Cruelty First // Shklar N. J. Ordinary Vices. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1984.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.