28 марта 2024, четверг, 23:19
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Лекции
хронология темы лекторы

Александр Галич: поэтика интертекстуальности

Николай Богомолов.
Николай Богомолов.

Мы публикуем стенограмму и видеозапись лекции доктора филологических наук, зав. кафедрой литературно-художественной критики факультета журналистики МГУ Николая Богомолова прочитанной 6 июня 2013 года. в рамках проекта «Публичные лекции "Полит.ру"».

Текст лекции

Николай Богомолов: Я начну с того, о чем заведомо не буду говорить. Я не буду излагать биографию Галича. За последнее время появились 2 толстые книжки, которые с разным успехом эту биографию подробнейшим образом излагают. В ФРГ вышла книжка Владимира Батшева, поэта известного, но, к сожалению, книжка очень плохая. А в Москве появилась книга скрывшегося под псевдонимом Михаил Аронов автора, которую выпустило издательство «Новое литературное обозрение», называется она «Александр Галич: Полная биография».

Борис Долгин: Раз уж вы упомянули эти два издания и оценили первое, может быть, вы дадите краткую рекомендацию по второму?

Николай Богомолов: Поскольку это фактически единственная биография, конечно, ее прочитать надо. У меня есть много претензий, отчасти я их высказал в рецензии, где довольно подробно разобрал книжку Аронова, первый ее вариант, который был издан в Ижевске тиражом в 50 экземпляров. Что-то из моих замечаний автор учел.

Я не буду говорить об актуальности песен Галича, но, думаю, даже по тому, что сегодня прозвучит, можно будет понять, насколько его творчество актуально в том самом смысле, в каком оно было актуально в 60-70-е годы, когда эти песни воспринимались как прежде всего песни протеста, как песни, в которых рассказывалось о самых больных темах тогдашней действительности. Об этом говорить сегодня невозможно. Мне кажется, что очень удачно об этом сочинил песню Юлий Ким 5 лет тому назад, когда отмечалось 90-летие со дня рождения Галича, об этой новой актуализированности его песенного творчества. Я же буду говорить о проблемах сугубо поэтических, поскольку по своей специальности являюсь литературоведом, даже не столько критиком, сколько именно литературоведом, занимающимся литературой уже достаточно давней. Основные мои интересы расположены, как уже здесь говорилось, на расстоянии приблизительно 100 лет отсюда, но и то, о чем у нас пойдет сегодня разговор, тоже ведь стало историей: ушли из жизни основные авторы, которые одушевляли движение авторской - или самодеятельной - песни. Да и само это движение нельзя сказать, что вовсе прекратилось, но изменилось настолько, что вот мне оно уже явно неинтересно. То, что приходится время от времени слушать, как-то не заставляет всерьез относиться к тому, что делают нынешние авторы. Тогда как то, что делалось в 60-70-80-е годы, - это, с моей точки зрения, явление замечательное, о котором надо писать, и пишут не только на русском языке - не так давно в США вышла книжка выпускницы аспирантуры Гарварда, теперь профессора Манчестерского Университета Рейчел Платонов, о самодеятельной песне, -- очень хорошая книжка, интересная, которую я с большим вниманием и пользой для себя прочел.

Об этом явлении, думаю, будут писать еще и еще, но сегодня я бы хотел поговорить все-таки о вещах, относящихся к сфере поэзии, - не могу говорить о музыке, не будучи никаким в ней специалистом, но о поэзии, надеюсь, нечто удастся сказать. Дело в том, что творчество Галича воспринималось и многими до сих пор воспринимается как именно песня протеста, песня противостояния, песня, затрагивающая болезненные для всего советского периода русской истории темы. И, как правило, внимание к Галичу этим и ограничивается. Существует ряд анализов его произведений, которые пытаются показать внутреннее устройство этих песен, их жанровую структуру, их ориентированность на драматургию, отчасти их связь с классической традицией, но делается это на достаточно поверхностном уровне. Мне кажется, что существует в песнях Галича один пласт, который почти не виден, который с трудом обнаруживается, вот о нем я сегодня и хочу поговорить. Когда об этом начинаешь думать, то понимаешь, почему так трудно и так сложно увидеть этот потайной пласт песен Галича. Прежде всего, потому что в них выдвинута на передний план непосредственная живая актуальность. То, что задевало за живое, отодвигало все прочее на задний план. Плюс к этому, песня – явление сукцессивное, то есть песня все время движется, и даже когда ты ее запомнил, когда ты ее бесконечно прокручиваешь в уме, все равно - это постоянное движение с не очень большой возможностью вернуться и повторить то, что тебе непонятно, или в чем хотелось бы разобраться. Песня проигрывает в этом отношении даже стиху, который все-таки можно охватить взглядом. Конечно, напечатанную песню Галича тоже можно охватить взглядом, но все-таки, когда мы говорим о мире песен, мы подразумеваем постоянное движение, за которым пропадают достаточно важные подробности.

Плюс к этому, то, что Галич хотел сказать, он старался говорить не прямым образом. Что-то он растолковывал своим слушателям, а о чем-то вообще предпочитал умалчивать. Как он это делал – об этом мы сегодня будем говорить. Ну и наконец, может быть, самое последнее - аудитория Галича в то время была аудиторией, скорее, непрофессионалов. Понимания и полного сочувствия у людей, которые специально занимались филологическими проблемами, у писательского цеха Галич почти не дождался. Те люди, к которым он приходил, - это были люди совсем других профессий и очень часто совсем с другими интересами. Для того, чтобы можно было себе представить процесс того, как Галич выстраивает свои отношения с аудиторией, что он ей хочет сказать и что он таит, что он намеренно не высказывает, я предлагаю увидеть на таком замечательном примере. С моей точки зрения, это одна из лучших песен Галича, он сам ее вам и представит.

*Звучит песня Александра Галича «Желание славы»*

Вот это песня, которая с замечательной выразительностью рисует обстановку тех концертов, на которых Галич, персонифицированный здесь в виде этого неназванного певца, оказывался. С одной стороны, это те песни (реально в текст включена одна), которые он поет на полной самоотдаче, стараясь проговорить все как можно глубже, стараясь увидеть всю сложность тех проблем, которые оказываются перед людьми его общества. Оно было расколото, и непонятно, может ли когда-нибудь оно соединиться. И вот эти блоковские строчки, которые Галич выносит в эпиграф («Чудь начудила да Меря намерила / Гатей, дорог да столбов верстовых»), - они помогают нам понять то, о чем идет речь в этой исполняемой героем «Желания славы» песне. Но они помогают понять нам, слушателям, а не тем, кто присутствует на концерте. Эти слова: «незнакомые рожи», или «как он эту вот, дочку волокёт на снежок», свидетельствует о том, что певец остается абсолютно непонятым. И все его состояние: «стыжусь до дрожи, / И желвак на виске», «мне не стыдно ничуть», как уговаривает он себя, - все это становится частью того мира, которого невозможно избежать. И плюс к этому, еще накручиваются всяческие дополнительные обстоятельства: «Я пою под закуску / И две тысячи грамм», и «вон у той - глаза зеленые, / Я зеленые люблю», и все остальное, что образует личность этого, если вспомнить Пушкина, поэта, которого, с одной стороны, не требует Аполлон, а с другой стороны - настоятельно требует. Это человек, предстающий перед нами одновременно в двух планах: он, конечно, представляет собой ту трагическую и загадочную судьбу, которую переживал в значительной степени и сам Галич. Думаю, что здесь, наверное, не все до конца ясно. Я честно должен признаться - эту песню я еще до конца не раскрутил. Но в ней есть важная особенность: помимо блоковского эпиграфа, у этой песни ведь пушкинское заглавие. «Желание славы» - это заглавие одного из стихотворений Пушкина. Пока не могу придумать, как оно отыгрывается. Может быть, только в том, что взята пушкинская тема поэта, который существует в обыденной жизни, и поэта, который живет в мире поэзии? Может быть, в этом, может быть, в чем- то еще. Есть здесь сегодняшняя для того времени литературная актуальность, вот эта песенка «Как живете, караси? / Хорошо живем, мерси!» - то, что было тогда на слуху, и об этом напомнил Валентин Катаев своей повестью «Трава забвения», где цитировал эти собственные стихи, которые очень нравились Маяковскому, и это тоже дает какое-то новое измерение человека, который меряется с сегодняшней официальной литературой, меряется совсем по другому счету. Можно, наверное, что-то еще найти, но мне здесь, скорее, было важно, чтобы вы почувствовали, как Галич оставался трагически непонятым. Может быть, еще и потому, что намеренно и неправильно поступал, уходил от каких-то вещей, уводил со следа своих слушателей.

Когда-то очень давно, когда я только начинал еще, в студенческие годы возникали какие-то первые наброски, но, кажется, собираться стали они только теперь. Сейчас мне кажется, что для того, чтобы по-настоящему говорить о Галиче как о большом поэте, нужно понимать, что его песня существует в трех, по крайней мере, измерениях: одно мы видели – смысл, который считывается рядовым слушателем; второе – это измерение, которое он сам нам подсказывает эпиграфами, названиями, своими рассказами; и третье – измерение интертекстуальное. Однако интертекстуальное совсем не в том смысле, в котором чаще всего сейчас это слово употребляется, то есть в смысле, восходящем к французским теоретикам литературы. Если надо, я могу процитировать Ролана Барта, могу процитировать и российского исследователя, рассматривающего это. Но думаю, вы поверите мне на слово. Эта интертекстуальность понимается как то, что человек живет в мире чужих слов. Он говорит все время чужими словами, не отдавая себе отчета, и постоянно находясь даже не в диалоге. Позже это стало пониматься как вообще обыденное повседневное существование человека, которое невозможно истолковать. Все эти слова, все эти реалии, которые за словами стоят, они оказываются в равной степени важными - и в равной степени неважными. Раз значимо все, раз идет перекличка между всем и всем, значит, такова экзистенциальная природа литературы.

Мне гораздо ближе и гораздо важнее то понятие интертекстуальности, которое разрабатывалось на русской почве, на почве изучения русской поэзии одновременно в разных странах. В США это была школа Тарановского, - сам Кирилл Федорович Тарановский, профессор Гарварда, вокруг которого сложился семинар по Мандельштаму, из которого вышло множество великих филологов. То, что Тарановский сам писал о поэзии не только Мандельштама, но и других авторов, и Блока, и Пастернака, это сейчас издано, и можно прочитать в России. С другой стороны, в тогдашнем СССР начиналось такое тоже подспудное изучение того, что потом получило название «русская семантическая поэтика», то есть, прежде всего, творчество Мандельштама и поздней Ахматовой. Здесь прежде всего надо вспомнить знаменитую статью «Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма», авторами которой были пятеро: покойные Владимир Николаевич Топоров и Юрий Иосифович Левин, и здравствующие Дмитрий Михайлович Сегал, Татьяна Владимировна Цивьян, Роман Давыдович Тименчик. Они исходили из знаменитых фраз, заключавшихся в «Разговоре о Данте» самого Осипа Мандельштама. Позволю себе процитировать. Как сказал, сам Мандельштам, «цитата не есть выписка, цитата – есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает». Находки подтекстов объясняют так много, что побуждают к новым поискам, и внимательный читатель книги Тарановского или других ученых того же плана неизбежно вовлекается в развитие этих мыслей, в непрерывное не столько соревнование, полемику, сколько во внутреннее сотрудничество, так как неумолкаемость цитаты подразумевает возможность и даже необходимость различных не противоречащих друг другу мотиваций, укорененность источника, подтекста в традиции включает в процесс цитации бесконечное число семантических сцеплений. Впоследствии один из авторов этой статьи Дмитрий Сегал через 20 лет после написания статьи про семантическую поэтику сделал ряд добавлений, где показал, что и Гумилев тоже принадлежит к этой же плеяде. Думаю, что и Ходасевич принадлежит к этой же плеяде, то есть довольно большой круг авторов, которые используют чужое слово, используют интертекстуальность, параллели между разными текстами совершенно осознанно.

Думаю, что такое понимание интертекстуальности, выстраиваемой, с одной стороны, подсознательно любым поэтическим творчеством, - это не работа разума, а работа чувства. Но в то же время есть постоянная ориентация на какие-то тексты, важные для автора, и выявление этих текстов помогает лучше понять тот смысл, который заключен в его стихотворениях. Думаю, что у Галича тоже происходит это же самое. Давайте попробуем на каком-нибудь самом простом, относительно элементарном примере услышать. Вот такая есть песня:

*Звучит песня «Виновники найдены»*

Об актуальном смысле, я думаю, что даже и говорить излишне: произнести в советской стране в 60-е годы «с чем рифмуется слово ИСТИНА - / Не узнать ни поэтам, ни гражданам» – было такой прямой крамолой, что эта песня не могла существовать ни в каком публичном пространстве за исключением небольшого круга друзей. Смысл второй, достаточно очевидный, диктуется этой подпевочкой: «По морям, по волнам». Я думаю, что большинство помнит, откуда она? Нет? Это песня «Ты моряк, красивый сам собою», которую Чапаев в исполнении Бабочкина поет в знаменитом фильме «Чапаев». Сейчас с экранов он более или менее сошел, а в 60-е годы крутился постоянно. Конечно, Галич перестраивает эту мелодию, но, тем не менее, он явно рассчитывает на то, что ее услышат. А сам он эпиграфом подсказывает Маяковского, «Разговор с фининспектором о поэзии»: «Где найдешь, / на какой тариф, / рифмы, / чтоб враз убивали, нацелясь? / Может, / пяток / небывалых рифм / только и остался, / что в Венецуэле». Старая норма произношения - Венецуэле – важна и существенна, потому что ее потом Галич тоже обыграет в своей рифме. А раз произнесено уже имя Маяковского, значит, можно пойти уже и подальше: эта рифма «выстели» соотносится со строчками Маяковского из стихотворения «Лиличка! Вместо письма»: «Слов моих сухие листья ли / заставят остановиться, / жадно дыша? // Дай хоть / последней нежностью выстелить / твой уходящий шаг». То есть не только поздний Маяковский, но и ранний Маяковский здесь появляется и начинает подсвечивать содержание стихотворения. «Поэтам и гражданам» – знаменитая формула, которая расходилась по всем советским школьным сочинениям, такое советское, восходящее к Рылееву: «Я ль буду в роковое время / Позорить гражданина сан», «Поэт и гражданин» Некрасова, ну и т.д., вообще эта тема гражданственности в поэзии, которую Галич переворачивает, имеет в виду совсем не то, что советская пропаганда здесь подразумевала. Но самое главное и самое потаенное – это собственно, откуда пришел сюжет. Поиски рифмы к слову «истина» - это ведь сюжет, описанный в русской литературе, только тогда недоступной или почти недоступной советскому читателю. Это воспоминания Зинаиды Гиппиус «Одержимый», входившие в ее книгу «Живые лица», воспоминания о Брюсове: «Мы подбирали «одинокие» слова. Их очень много. Ведь нет даже рифмы на «истину»! Мы, впрочем, оба решили поискать и подумать. У меня ничего путного не вышло…

А Брюсов написал поразительно характерное стихотворение, такое для него характерное, что я все восемь строчек выпишу. Рифма, благодаря которой стихотворение и было мне посвящено, не особенно удалась, но не в ней дело.

Неколебимой истине
Не верю я давно.
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.

Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа, и Дьявола
Равно прославлю я...».

И увидев это, мы начинаем воспринимать историю как будто бы общеизвестную, всем-всем ясную и очевидную, под этим соусом, с этой крупинкой соли. И тогда мы начинаем понимать, что здесь речь идет о каких-то вечных проблемах, которые не решаются только сегодняшним днем, а будут проистекать и происходить вечно. А если еще немножко вглубь покопаться, то можно увидеть… Вот смотрите: «Так, с пшеницей и ананасами / Плыли рубленые и дольные, / Современные, ассонансные, - / Не какие-нибудь глагольные», - так у Галича. Но нет рубленых рифм вообще в номенклатуре русской рифмы. Дольная - еще можно каким-то образом себе представить, что это такое, а рубленая - нет. Есть классический термин «рубленая проза». Вот если мы подумаем, что рубленая проза здесь уместна, то можно вспомнить стихотворение, которое Галич заведомо знал. Оно довольно редкое, его знает не каждый знаток и ценитель русской поэзии. Это «Неотвязная мысль» Владимира Бенедиктова, его позднее стихотворение, не из тех знаменитых, не тех, которые Козьма Прутков пародировал. Вот маленький кусочек, 8 строк:

«Отцепись же ты, сухопарая,
Неотвязная, безотходная!
Убирайся прочь, баба старая!
Фекла Савишна ты негодная! »
Я гоню ее с криком, топотом,
Не стихом кричу — прозой рубленой,
А она в ответ полушепотом:
«Не узнал меня, мой возлюбленный!»

Эти стихи очень любил Багрицкий, а он был учителем Галича, Галич к нему ходил. Зафиксировано, что Багрицкий эту «Неотвязную мысль» постоянно читал своим знакомым. Даже то, что в 1939 году появился сборник Бенедиктова в большой серии «Библиотеки Поэта» со вступительной статьей Лидии Яковлевны Гинзбург, делает почти что неизбежным, что Галич знал это стихотворение. А дальше можно заняться еще и стиховедческим анализом… только говорить об этом здесь уж совсем нет места. Впрочем, мне об этом уже приходилось писать, и даже статья опубликована.

То есть на поверхности лежит такая история несколько комическая, с такими обертонами, под которой есть серьезное основание, которое Галич не прячет Но ведь есть и то, что он прячет. Прячет он связь с русской поэзией, с русской культурой и начала 20 века, и эмиграции, поскольку из эмиграции пришли воспоминания Гиппиус, и с поэзией 19 века, причем с поэзией сложной, поэзией, далеко не всякому доступной. Как кажется, это позволяет говорить о том, что в свое время, достаточно давно, Сергей Гандлевский, замечательный современный поэт, написал о Галиче верно: «Мы могли без устали перебрасываться его строчками: "а другие, значит, вроде Володи", "по капле - оно на Капри", "но начальник умным не может быть, потому что - не может быть" и т. д. Тогда у разных кругов были свои литературные кумиры и цитаты-пароли. Комсомольские функционеры-балагуры шпарили наизусть Ильфа и Петрова, неофиты знали назубок евангельские главы "Мастера и Маргариты", а иные снобы угадывали взаимное духовное родство, приводя на память из "Лолиты". Мы же придумали теорию, что творчество Галича - то самое искомое звено между "кроманьонским человеком" дореволюционной России и советским "неандертальцем": традиционные ценности и стих, но животрепещущее содержание». Вот эта мысль о том, что в поэзии Галича есть глубинное содержание, которое он не демонстрирует, а, наоборот, отодвигает на задний план, но делает его подпоркой своего творчества, мне кажется глубоко верной. Далее я далеко не во всем согласен с Гандлевским, но эта мысль замечательная и очень точная. Давайте посмотрим дальше, я покажу два примера.

Слушают песню «Гусарская песня»

Что нужно добавить… Я, к сожалению, не нашел записи, где Галич произносил предуведомление, поэтому цитирую по публикации: «Первая песня <из цикла об Александрах> называется «Гусарская песня». Посвящается она замечательному поэту, офицеру Александру Полежаеву, который за свои сатирические стихи и песни был арестован, а затем разжалован в рядовые, сослан. После чего он спился и закончил свои дни в сумасшедшем доме». Основной, первый план даже не буду пояснять, а со вторым планом есть некоторая загвоздка. Если мы начнем сравнивать то, что Галич говорил о Полежаеве, поэте достойном, но третьестепенном по нормам русской поэзии (не думаю, что кто-то из его слушателей специально знал, кто такой Полежаев, именно для них и было такое пояснение, думаю, что специально продуманное), - так вот, если мы будем сравнивать ту биографию, которую излагает Галич, и ту биографию, которую мы знаем на самом деле, то увидим, что общего очень мало. Полежаев не был офицером, не был разжалован, он написал поэму «Сашка» отнюдь не с политическим акцентом, а такую вольную, с сильным эротическим ореолом. Был Полежаев в это время студентом. Поэма эта дошла до Николая Первого, только что взошедшего на престол, он призвал к себе Полежаева и отправил его в солдаты, то есть не разжаловал, а отправил - унтер-офицером даже, не солдатом, - в пехотный полк. Потом Полежаев из полка ушел, был обвинен в дезертирстве, разжалован в рядовые, причем без права выслуги лет, служил на Кавказе, служил в Егерском полку. Находясь в военном госпитале, а вовсе не в сумасшедшем доме, с чахоткой, а вовсе не в запое, был произведен в офицеры за месяц до смерти. То есть судьба совсем другая, чем излагает Галич. Ну, понятно, почему она нужна ему именно в таком варианте, как у него: для того, чтобы провести параллель между одним из тех поэтов, которых Ходасевич когда-то ввел в свой мартиролог русских поэтов, убитых властью - как властью царской, так и властью уже советской, и своим временем. «Столетие – пустяк».

А еще, если внимательно прислушаться - сначала это не очень бросается в глаза, а потом, думаю, бросается, - песня называется «Гусарская», при чем же здесь егеря? Какое-то время меня это мучило, пока я случайно не натолкнулся на разгадку этого. Знаменитый художник, Петр Андреевич Федотов сочинял песни под гитару, исполнял их, и среди его песен была такая: «Ну-тка, братцы егеря, / Рать любимая царя, / Попоем, / Попоем, / То ли дело, то ли дело, егеря, егеря, егеря, / То ли дело, то ли дело, егеря, егеря, егеря». Думаю, что Галич знал эту песню. Федотов был в 30-40 годы чрезвычайно популярен. У Виктора Шкловского была книжка, в которой эта песня цитировалась. То есть Галич обращает нас опять-таки к XIX веку, к той сфере культуры, которая практически вышла из употребления. Тогда Федотова воспринимали как исключительно описателя каких-то живописных картинок, хотя на самом деле он гораздо глубже и гораздо серьезнее, чем такой иллюстратор прогрессивных идей своего времени, каким его хотели представить. И Галич показывает нам совсем другую сторону, почти что никому не известную, практически наверняка неизвестную. Вот эта подпочва, которая существует под «Гусарской песней», с моей точки зрения, чрезвычайно важна, и, может быть, даже важнее, чем первый и второй ее смысл, тем более, что она умножается и другими вещами. Ну, например «лепажевы стволы», которые здесь упоминаются. Тоже не каждый вспомнит, откуда они. «Лепажа ствóлы роковые» - из «Евгения Онегина». А по легенде, которая существовала, сам Пушкин использовал во время своей последней дуэли пистолет Лепажа. Тем самым, в круг Александров вводится не только Полежаев, не только Блок, не только Вертинский, которым посвящены другие песни этого цикла, не только сам Галич, так как абсолютно понятно, почему он сочиняет об Александрах – потому что он сам Александр. Входит и Пушкин, Пушкин непрямым образом оказывается тоже одним из тех Александров, о которых Галич поет. Углубляя смысл, Галич заставляет нас внимательно вслушиваться, вчитываться и пытаться уловить, связать концы с концами, которые все-таки связываются. Ну и, последняя песня. Галич извиняется в таких случаях перед дамами, потому что есть там не самое благопристойное выражение. Песня такая:

Слушают песню «Прощание с гитарой»

Тоже, кажется, первый план песни в особых комментариях не нуждается. Второй план – Галич подсказывает своему слушателю, откуда взят рефрен - из «Цыганской венгерки» Аполлона Григорьева: «Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, / С голубыми ты глазами, моя душечка». Ну и вроде бы все укладывается: гитара - любимый инструмент Аполлона Григорьева, у него есть рассказ, как он учился играть на гитаре. Можно вспомнить стихи Александра Кушнера: «Еще чего, гитара! / Засученный рукав, / Любезная забава. / Засунь ее за шкаф. // Пускай на ней играет / Григорьев по ночам, / Как это подобает / Разгульным москвичам…». Ну и вроде бы дальше можно не копаться. Много лет я про себя крутил эту песню в разных вариантах, в разных ритмах, пока в какой-то момент не понял, в чем ее, как теперь бы сказали, фишка. «И стать не та красавица, и музыка не та» - это что? Ответ такой: «Красавица моя, вся стать, / Вся суть твоя мне по сердцу, / Вся рвется музыкою стать / И вся на рифму просится. <…> И рифма – не вторенье строк, / А гардеробный номерок…». Знаменитейшее стихотворение Пастернака, которое было на слуху у многих. Галич его буквально втискивает в свое стихотворение: эта стать, и эта красавица, эта музыка - они повторяются не один раз. Мало того, если начать дальше копать, то можно что найти? «На слух ворожея» - это что? Это «Метель» Пастернака! «В посаде, куда ни одна нога / Не ступала, лишь ворожеи да вьюги / Ступала нога, в бесноватой округе, / Где и то, как убитые, спят снега. // Постой, в посаде, куда ни одна / Нога не ступала, лишь ворожеи / Да вьюги ступала нога, до окна / дохлестнулся обрывок шальной шлеи», и т.д. «Романтика небесных колеров» -- это «Отчего прозрачны крыши / И хрустальны колера? / Как камыш, кирпич колыша, / Дни несутся в вечера». «Грамматика небесных колеров» - это «Марбург» пастернаковский: «Чего же я трушу, ведь я, как грамматику, / Бессонницу знаю…». Это тоже одно из знаменитейших стихотворений Пастернака. И «как дождь по луночке» -- тоже от Пастернака: «Вода рвалась из труб, из луночек, / Из луж, заборов, с ветра, с кровель, / С шестого часа пополуночи / С четвертого и со второго», и т.д. Здесь можно множить количество этих подтекстов. Такое впечатление, что Галич просто разобрал стихи Пастернака на отдельные лексемы, и из них сконструировал свое собственное стихотворение. Понятно, каким образом тогда оно начинает аукаться с основным сюжетом, насколько углубляется, если мы понимаем, что Пастернак здесь есть та подпочва, на которой все стихотворение возникло, весь сюжет умножается и становится гораздо более серьезным, гораздо более сложным, чем он видится нам с первого раза. Видится закономерно, но все-таки это далеко не достаточно для Галича, тем более, что, как многие здесь прекрасно знают, существуют знаменитые его стихи, песня памяти Пастернака…

Я думаю, это еще не вполне доказано, но очень похоже на то, что стихотворение Галича «Притча» построено примерно по такому же принципу, как «Прощание с гитарой», только там разобрано на отдельные слова стихотворение Пастернака «В больнице». Эти слова перекомпонованы и из них сделано очень важное для Галича стихотворение. Андрей Крылов в свое время очень убедительно показал, что «Притча» - это стихотворение о том, как Александр Солженицын отказал Галичу во встрече. Галич очень хотел с ним увидеться, можно сказать, напрашивался, но Солженицын сказал, что он его не хочет видеть. Конечно, в стихотворении вся ситуация преображена и переменена, возведена в какое-то уже очищенное состояние. И эта история, рифмуясь с Пастернаком, приобретает еще одно дополнительное измерение. Таких примеров, как эти, у меня довольно много, причем это не только песни, связанные с поэзией (песни о поэзии у Галича почти все по такому принципу построены), но и, скажем, «Баллада о королеве материка», у которой находится масса подтекстов, и оказывается, что Галич нас обманывает, когда говорит, что эта баллада написана в подражание Жуковскому. Никакому Жуковскому она, на самом деле, не подражает, а написана в развитие киплинговских тем, прежде всего, «Баллады о Западе и Востоке». Из этого становится понятным поединок Белой вши с начальничком, который пришел с ней бороться, с ее возлюбленным, которого убили зэки, и т.д., - все это противостояние проецируется на сюжет «Баллады о Западе и Востоке». А кроме того, там есть еще и параллель с фильмом Анджея Вайды «Пейзаж после битвы», который прошел как раз совсем незадолго до того, когда Галич писал эту балладу, а он был не только киноманом, но и просто профессиональным человеком, работающим в кино. А еще там есть очень сложная пушкинская тема, но об этом я не буду говорить. Дело таких находок - постоянное, все время сталкиваешься с чем-то и вспоминаешь: вот ведь откуда взялось.

Последнее, что я покажу, - песня довольно длинная, но смешная, я думаю, что этим немножко порадую, а потом немножко еще, буквально пару слов, скажу.

Слушают песню «Баллада о прибавочной стоимости»

Надеюсь, что песня доставила вам удовольствие. Ну это, можно сказать, только что, с пылу с жару, я еще не успел это свое наблюдение никуда приспособить, хотя думаю, что оно тоже найдет свое место. В одном из этих куплетиков-рефренчиков «Кому смешно? Мне не смешно, а вам смешно?» (Галич то с вопросительной интонацией произносит, то с утвердительной). Миллион раз я слышал эту песню, и другой текст тоже читал многократно, но вот в какой-то момент сошлось, я увидел, что и там, и там одно и то же. «А вам смешно?» - это последние слова блоковского «Балаганчика», того, что Галич тоже никак не мог не знать. И раз он это вставил в свою песню, пусть даже таким проходным способом, значит, за этим что-то стоит, тем более, что Блок – одна из постоянных галичевских тем, он многократно к его стихам возвращается, пишет песню, ставит эпиграфы, то есть из этого тоже нужно что-то тянуть такое же, объясняющее второй, третий, двадцать пятый план галичевского стихотворения. Думаю, что это вещь перспективная, и я не собираюсь здесь брать патент на то, чтобы всегда только самому разыскивать неочевидные подтексты у Галича. Если кому-нибудь придет в голову что-то похожее, я думаю, что это будет только полезно для тех, кто хотел бы заниматься творчество Галича. Мне приятно видеть, что в аудитории люди не только седобородые, как я, но и вполне молодые сидят, тоже, наверное, Галич им интересен.

На этом, я думаю, можно закончить. Спасибо.

Обсуждение лекции

Борис Долгин: Спасибо большое! А как бы вы видели перспективы в классическом смысле академического издания Галича, где каждый текст сопровождался бы всем этим?

Николай Богомолов: В какой-то степени часть находок, которые сделаны, они как раз были связаны с тем, что уже довольно долгое время назад Андрей Евгеньевич Крылов, крупнейший специалист по истории авторской (самодеятельной) песни, замечательный текстолог, и я подписали договор с петербургским издательством «Вита нова» на выпуск такого серьезного издания Галича. Прошло уже, по-моему, лет пять. Крылов не приготовил ни одного текста по своим чрезвычайно высоким стандартам, я написал ряд статей, отпочковавшихся от этого замысла, но сам замысел пока не решается. Это действительно дело сложное. Вот последний пример, эту самую «Балладу о прибавочной стоимости» я записывал с магнитофона еще в 1967 году. С тех пор многократно ее слышал, повторял про себя, слышал, как другие люди поют, не только Галич. Она на самой-самой актуальной памяти. «Балаганчик» я тоже читал, естественно, не один раз. В какой-то момент произошло совмещение - и стало понятно, что здесь есть то, над чем можно работать. Так же произошло и с Пастернаком. В какой-то момент я увидел, что Пастернак буквально пронизывает весь этот текст Галича. Это надо увидеть, тут, как в поэзии, не сразу все получается.

Борис Долгин: Как мы видим, работа филолога вполне сродни работе совсем классически творческой. А насколько, на ваш взгляд, вообще перспективно думать о том, чтобы преподавать историю, историю культуры через комментирование такого рода текста? Галич, не Галич, настолько насыщенные культурными контекстами современные, а на более глубоких пластах более глубокими…

Николай Богомолов: Я думаю, это вполне можно. Я придерживаюсь той комментаторской школы, которая старается максимально полно выявить все связи произведения, не только очевидные, не только прокомментировать «Пушкин – великий русский поэт», но и объяснить, с чем связано стихотворение, при этом не стараясь непременно эксплицировать свои сопоставления, доводить их до конца. В комментарии это дается в сжатом виде, и человек, которому эпоха интересна, может эти комментарии разворачивать и обращать их в ту сферу, которая для него важнее: в сферу истории культуры, истории литературы, в предметную сферу, что тоже вполне возможно. Здесь вариантов достаточно много. В принципе, такого рода комментарий для этого часто бывает и предназначен.

Борис Долгин: И последнее, перед тем, как мы начнем уже чередоваться, то, что связано уже сильно ближе с самим Галичем, - для него в еще большей степени, чем для других представителей авторской песни, а тем более, не авторской песни, характерен вот такой дополнительный жанр автокомментария, который вполне был вами продемонстрирован, - и записи, и начитывание. Что бы вы могли сказать о жанре, о функции автокомментария? Есть ощущение, что это вполне самостоятельная ценность, которая нуждается в сопоставлении еще с чем-то, которая нуждается в анализе прагматическом, как это работает.

Николай Богомолов: На самом деле, здесь довольно много вариантов, потому что есть автокомментарии устойчивые. Вот одна из песен, которые у меня есть сегодня на компьютере, – это песня под названием «Запой под Новый год», к ней комментарий из разу в раз повторяется дословно. Это своего рода даже эпиграф к песне, иногда его даже печатают как эпиграф. Где-то это комментарий свободный, с какими-то вставками, доработками, дополнениями, изменениями, как к «Королеве материка». Там есть рассказ более длинный о том, как, находясь в больнице, Галич писал эту балладу, а есть еще вставка про то, как нужно оценивать состояние его здоровья в тот момент. Оценивается оно по тому, что ему принесли бутылку коньяка, и сказали понемножку выпивать. За 2 недели он не выпил ни капли. И это тоже такая юмористическая история, которая явно направлена на то, чтобы в какой-то степени снять напряжение, заставить публику расслабиться, потому что сейчас ее возьмут в ежовые рукавицы - баллада, которая страшная, длинная, наполненная всякими непристойностями, полупристойностями, то есть то, что потом будет заставлять слушателя переживать чрезвычайно сильно. Каждый раз это «что-то» Галич, в зависимости от обстановки, меняет. Хотя, конечно, какие-то константы остаются - а часто не остаются. Так, готовясь к лекции, я пытался найти какие-то издания или среди своих записей рассказ о песне «Признание в любви». Не нашел. Но я собственными ушами слышал рассказ о том, что Корней Иванович Чуковский говорил, насколько Галичу близки некрасовские темы, а Галич всегда считал, что Некрасов для него не самое главное, а тут вдруг взяла и написалась совершенно некрасовская песня, это самое «Объяснение в любви». Такие вещи тоже нужно описывать, вводить в оборот, и думаю, что правильно делают те издатели, которые или в комментариях, или как преамбулу, или как небольшое послесловие, такие рассказы печатают.

Борис Долгин: Несомненно, это важнейшая часть. Я просто думаю, можно ли как-то пытаться обобщенно думать об этом жанре и его прагматике?

Николай Богомолов: С Высоцким то же самое делают сейчас достаточно активно. Пытаются выстроить саму композицию концерта, выстроить эту преамбулу, которую Высоцкий произносит, соотнести их с содержанием песен, и даже есть попытки каким-то образом представить это как стихопрозаическое единство. Галичем пока, кажется, в этом отношении не занимается никто, но будем надеяться, что появятся.

Вопрос из зала: В последней балладе там не Высоцкий случайно?

Николай Богомолов: Думаю, что вряд ли. Слишком ранняя песня, Высоцкий тогда просто… Он был известен, они с Галичем начинали в одно и то же время. Но не думаю, что это Высоцкий. Там для меня, скорее, загадка –- «всё назвать норовят меня Эдиком» Все время я думаю, что имеется в виду Эдуард Стрельцов. Но это пока недоказуемо.

Вопрос из зала: …Можно ли его рассматривать индивидуально, отдельно от среды? Каждый поэт естественным образом перенимает определенный опыт и пытается его выразить. А раз он там самодеятельность, то он впитывает в себя опыт профессионалов и выражается их терминологией, пытаясь выразить свои собственные чувства, настроения и мысли. Поэтому естественно, что он Пастернака нашпиговывает, но выражает их несколько в ином смысле. У вас это вроде не очень прозвучало. И здесь параллель можно просмотреть с тем же самым кризисом изобразительного искусства, там тоже такая же методика идет, различных стилей, смена которых выражает соответствующую смену эпох. Вот и докладчик сосредоточился на Галиче, а рассматривать нужно целый стиль. Отдельного Галича не понять.

Борис Долгин: И отдельного Пушкина не понять…

Николай Богомолов: Что я могу по этому поводу сказать… я проговорил полтора часа, не сказал и половины того, что приготовил к сегодняшней лекции. Думаю, что это дело очень небыстрое, и дело, которое нужно начинать все-таки с начала. Не с конца, не с общественной роли, не со всей этой ситуации, о которой тоже нужно, конечно, писать. Я говорил, что и пишут, и я немножко об этом писал - о том, как это вписывается в общественную ситуацию, но та проблема, которая меня интересует, – это проблема, в общем-то, поэта, который остался во многом неуслышанным, непонятым, поэта, который оставил нам какое-то послание, которое мы должны дешифровывать. Правильно мы это делаем или нет – это уже другой вопрос. Сначала надо дешифровать, а потом уже это послание куда-то вписывать, объяснять, для чего оно нужно, и что автор хотел этим сказать, на что он надеялся и т.д.

Борис Долгин: Единственное, что я бы в продолжение спросил, - это вы большое внимание уделяете интертекстуальности в части связей с такими существенно более глубокими слоями русской культуры, связью с Серебряным веком, с более ранними эпохами. А в какой степени вы занимались некоторым таким синхроническим срезом? Связь с современниками…

Николай Богомолов: У меня есть уже напечатанная статья о песне «Ошибка», где, как мне кажется, у Галича есть внутренняя полемика с «Памятником» Бориса Слуцкого, одним из самых знаменитых стихотворений, которое открывало первую книжку Слуцкого. И вообще, сюжет Галич-Слуцкий… Как мне кажется, за этим просматривается достаточно много и достаточно интересного. Тут, конечно, должен быть и фольклорный слой, - и современный городской фольклор, и традиционный фольклор, что, в общем, уже отчасти сделано, и это Галич не очень прятал. А мне было интересно как раз то, что более спрятано.

Константин Иванович: сегодня вы и Борис несколько раз упоминали Пушкина. У него сегодня день рождения, и в связи с этим вопрос: как относился Галич к Пушкину? Он особенный поэт, и как поэт относится к другому поэту? Восхищался, был безразличен, или Пушкин вызывал раздражение и отрицание?

Николай Богомолов: Об этом много написано. Если совсем вкратце, восхищался, любил, и в этот потаенный пласт уходит достаточно много пушкинского. Один из примеров, который я приготовил, но не успел показать, - песня, основанная на парафразах из Вертинского, где вдруг есть пушкинская цитата, заметная, которую Галич неоднократно повторяет и в прозе, и в других своих стихах: «Редеет облаков летучая гряда». Он пишет об этом как об одном из самых волшебных стихотворений в русской поэзии. Или то немногое, что я попробовал сказать о пушкинской теме в «Гусарской песне»… Много, много, это бесконечный разговор, начиная с того, что в детстве Галич жил в том доме, где Пушкин читал «Бориса Годунова», знаменитый дом в Кривоколенном переулке, который до сих пор не сломали, он существует, хотя поползновений было много. А дядя Галича был пушкинистом. Лев Семенович Гинзбург в 20-е годы был вполне известным человеком, собрания пушкинистов проходили иногда у него дома, как раз в доме в Кривоколенном переулке. То есть Галича с Пушкиным связывает чрезвычайно много, он этого не скрывал, говорил об этом прямо. Но есть и вот такие вещи, которые не произносятся прямо, и которые поэтому, может быть, более ощутимы, говорят больше правды, чем прямые слова.

Наталья Демина, "Полит.ру": Расскажите о ваших встречах с Галичем. Вы его слушали на каких-то домашних концертах или на выступлениях перед широкой публикой?

Николай Богомолов: У него было одно выступление перед широкой публикой в 1968 году на фестивале в Новосибирске, в клубе «Под Интегралом», где меня не было. В это время я слушал… как раз в эти самые дни в Москве в Политехническом музее был концерт Юлия Кима, который знал, что через несколько дней он ответит КГБ «нет», и его лишат очень многого. Поэтому концерт был на нерве. К несчастью, мне вообще ни разу не довелось живого Галича услышать. Высоцкого слышал неоднократно, Окуджаву много раз слышал, Галича не слышал никогда, знаю его только по записям, по фрагментам кинофильмов, которые существуют.

Наталья Демина: Как же у вас появился интерес к его творчеству? Почему именно Галич тогда?

Николай Богомолов: Магнитофон.

Наталья Демина: В каком возрасте вы его слушали?

Николай Богомолов: Первый раз очень хорошо помню, Это была весна 1967 года, мне было 16 лет.

Наталья Демина: У нас на дне рождения «Троицкого варианта», есть такая газета, выступал Андрей Ростовцев, который рассказывал про свой софт, который он сделал, помогающий отслеживать заимствования в диссертациях. Может ли такой софт помочь в хорошем смысле? Например, взять стихотворение Галича и найти заимствования из корпуса литературы?

Николай Богомолов: Когда большие, крупные заимствования, строчка, две строчки, конечно, компьютер здесь очень помогает. Загоняешь в разных вариантах слова отдельные, строчки, и пытаешься что-то найти. Но вот такие вещи, о которых я сегодня рассказывал, я думаю, что пока компьютер это взять не может. Это то, для чего нужна интуиция, для чего нужны какие-то личностные вещи.

Вопрос из зала: Можно не совсем вопрос, скорее просьба? Не могли бы вы прокомментировать песню «Запой под Новый год»? Вы говорили, вы ее подготовили, но не успели. Хотя бы вкратце?

Борис Долгин: Послушаем и обсудим. Постараемся тогда с вопросами закончить побыстрее.

Галина Шуваева. Иностранная поэзия, иностранная проза как-то влияли на Галича?

Николай Богомолов: Вот я сегодня Киплинга вспомнил. Байрон. Не очень это, кажется, откомментировано, -- такая его первая поэма в песнях называется «Размышление бегуна на дальнюю дистанцию», это парафраз знаменитого в то время романа Алана Силлитоу, и фильм по нему был «Одиночество бегуна на длинные дистанции». Здесь это многообразно, и тоже нуждается, начиная от античности и вплоть до современности.

Андрей Цатурян: Известно, что Галич был преуспевающим драматургом и сценаристом и зарабатывал деньги до какого-то момента этим. Как это повлияло? Галич-сценарист и Галич-поэт, какие-то параллели, как это было взаимосвязано? Пару слов, если можно.

Николай Богомолов: Посмотрите книжку Аронова, там об этом очень подробно сказано на большом материале. Честно говоря, я совершенно не поклонник ни пьес, ни сценариев Галича. Мне кажется, что его жесткие слова о самом себе: «Я был благополучным советским драмоделом, благополучным советским холуем», -- в них достаточно много правды.

Андрей Цатурян: Я не говорю о качестве, я говорю о навыке писать. Очень многие его пьесы очень драматургичны. Насколько драматургизм его пьес повлиял?

Николай Богомолов: Я понял, и первая часть моего ответа - отсылка к книге Аронова, она как раз об этом. Он много пишет о том, как драматургическое мастерство Галича работает в его песнях.

Вопрос из зала: Я просто немножко хотел вступить в полемику, по поводу драмодела. Все-таки его некоторые пьесы идут до сих пор. Если бы они действительно были поверхностными, они бы уже ушли в небытие. Я имею в виду, в том числе, «Матросскую тишину». Интересный у него был «Блошиный рынок», повесть.

Николай Богомолов: Это мое частное мнение, которое я не готов кому бы то ни было навязывать.

Борис Долгин: Я бы задал еще 2 коротких вопроса и попросил бы вернуться к «Запою». Возвращаясь к синхронному срезу, соотношение Галич-Анчаров, еще один автор, для которого тоже были характерны предисловия, для которого были характерны названия длинные, начинавший даже раньше, у которого есть, кстати, «Песня об истине»… Какие-то соотношения вам удавалось обнаруживать?

Николай Богомолов: Не знаю. Одна из легенд, почему Галич начал писать, – это «если уж и Анчаров может, то и я тем более могу». Они явно были знакомы, как раз в тот ранний период. А потом, я думаю, что они все-таки разошлись, потому что, насколько я понимаю, Анчаров был убежденным коммунистом в несколько даже возвышенном романтическом смысле. Такие люди тоже были. Галичу это было в высшей степени чуждо. Хотя, конечно, и Высоцкий брал у Анчарова, и Галич брал. Может быть, действительно, эти длинные заглавия, которые иногда переходят в прозаический комментарий. Но это довольно очевидно.

Борис Долгин: И второе, уже идеологическое - как кажется, Галич был одной из фигур, наряду с Окуджавой, Эйдельманом, и многими другими, кто в 60-70 годы как-то начал ностальгировать о временах Александра Первого, о декабристском круге, о каком-то свободолюбии атмосферы той эпохи, о некоем дворянском свободолюбии. Как вы видите место Галича в этом движении? Видите ли вы вообще такое явление, или это я пытаюсь его сконструировать?

Николай Богомолов: Безусловно, такое существовало. И те имена, которые вы называли, они вполне убедительны. Но мне не кажется, что Галич очень разделял такую убежденность. Достаточно вспомнить его самую знаменитую в этом отношении песню «Петербургский романс», когда главным героем становится тот, кто не вышел на площадь. «Казалось куда как мудро / Себя объявить в отъезде».

Борис Долгин: Ну, теперь «Запой»?

Николай Богомолов: Я бы это делал для того, чтобы показать, как Галич сам объясняет стихотворение.

*Слушают песню*

Николай Богомолов: Вот здесь Галич достаточно адекватно комментирует. Хотя, конечно, блоковский пласт гораздо шире, чем эта прямая цитата «Ночь, улица, фонарь, аптека», - и кольцо, и все прочее в первой половине. Но это уже такое дело, чисто практического комментирования.

Борис Долгин: Спасибо большое!

Подпишитесь
— чтобы вовремя узнавать о новых публичных лекциях и других мероприятиях!

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.